1. Комната
- Сашка! Шашик! Шуршинька! - слышит Сашка сквозь сон. - Вставай!
«Почему меня будит Маша? - борясь со сном, думает Сашка. - Почему не мама? А где мама?»
Сашка с трудом приоткрывает глаза, смотрит на бревенчатую стену, переводит глаза на потолок - потолок из широких досок - и ничего не может понять. Что это за комната? Где он?
И вдруг ему припоминается всё сразу: как он охотился на львов, как отец и мать сказали, что они уезжают в Африку, как приехал дядя Миша, и поезд, и лесная дорога, и… Вот только не может Сашка вспомнить хорошенько про тётю Килю, тётю Акулю, Акулу…
- Маша, я не помню, за что она на меня?
Маша присаживается к нему на кровать. Она уже одета.
- У тебя вчера жар был, Шашик, вот ты и не помнишь. Когда мы приехали, тётя Киля увидела, что у тебя щека сделалась белая, и хотела скорей оттереть её снегом. Всегда трут снегом, когда нос или щёки отморозят. Она не злая. Она давала тебе чаю с малиновым вареньем и рассказывала сказки.
- А-а-а! - тянет Сашка. - Ну пускай.
В чистой, теплой постели так уютно, в комнате так чудесно пахнет свежим смолистым деревом, всё кругом такое новое и удивительное. Сашке не хочется думать ни о чём неприятном.
Стены в комнате голые, без обоев, без картин. Вместо стульев - белые табуретки, на простом белом тонконогом столе стоит пузатенькая керосиновая лампа с длинной стеклянной шеей и без головы - смешная! И где-то тикают часики: тик-тик, тик-тик!
- А сколько часов?
- Который час? Не знаю, - отвечает Маша. - В этой комнате часов нет.
- Вот так - нет! Молчи! Слышишь?
В тишине ясно слышно: тик-тик! Быстро-быстро. Вот на этой стенке. Нет, кажется, на той! Нет, опять на этой?!
- Слышишь? С места на место перебежали!
- Ах, ты про это! - говорит Маша. - Я тоже вчера думала, что это часики. Ты уже спал, а я лежу и слышу: тик-тик, тик-тик! Дядя Миша пришёл, я и спрашиваю: «Где это у вас столько часиков?» А дядя Миша говорит: «Это не часики, это стенные жихарки. Так и называются: часовщики».
- Вот бы подглядеть, какие они, - говорит Сашка. - Тут у них везде жихарки. А в городе нет.
- Тут везде, - соглашается Маша. (Какая она добрая стала! Совсем как мама…) - Ну, вставай. Наверное, уже поздно: тётя Киля и дядя Миша давно встали.
Пока Сашка натягивает рубаху, Маша открывает белые занавески на окне.
Солнце хлынуло в комнату такое яркое, что больно глазам. И виден лес за окном - совсем рядом! Стеной стоит лес.
- Смотри, какой смешной носатик, - говорит Маша.
В углу висит на верёвке желтый глиняный горшок с носиком, под ним на табуретке - таз.
- Одной рукой наклони, другой мойся.
Сашка подходит и решительно схватывает горшок за нос. Сейчас же из носика вылетает струйка - и ужасно холодная вода змейкой скользит Сашке за шиворот. Сашка с визгом отскакивает, горшок качается и брызжет с перепугу во все стороны.
Маша хохочет, хохочет и Сашка.
Горшок - совсем как живой - тычется носом в разные стороны и понемножку успокаивается.
Дверь распахивается, в комнату влетает тётя Киля:
- Саша! Босиком!
Сашка испуганным мышонком ныряет в кровать.
- Перво поставь градусник! Ещё можно ли тебе вставать! - говорит тётя Киля.
2. Дом
Жара у Сашки не оказалось.
Когда дети вышли в столовую, ходики-часы на стене показывали ещё только девять часов. Но тётя Киля сказала:
- Стыдно вставать так поздно. Мы с дядей Мишей давно уже на ногах. В деревне надо подниматься с солнышком.
Сашка очень удивился, что в столовой была и кухня. Большая белая русская печь занимала целый угол. В её чёрном нутре, как в пещере, пылали дрова, дым гибким языком вырывался оттуда наружу, но в комнату не выходил: лизнув кирпичи чела, исчезал куда-то вверх.
Тётя Киля засучила рукава, взяла у стенки рогатый ухват и перетащила им из печи на стол обожжённый, закопчённый глиняный горшок с кашей.
Сашка всё время только глазами хлопал. Всё тут было по-незнакомому: молоко густое-густое и не стаканами, а в крынках, и его можно было пить сколько хочешь, ложки были деревянные, раскрашенные и такие широкие, что в рот не лезли. Каша пахла дымом, но от этого была только ещё вкуснее.
На тётю Килю Саша поглядывал с опаской: вдруг она опять ястребом кинется на него? Но она всё только угощала и приговаривала добрым голосом:
- Кушайте, ребятушки, кушайте желанные.
Когда дети поели, они побежали смотреть другие комнаты. Хоть дом и казался снаружи длинным, комнат в нём было мало. Всего четыре: детская, столовая вместе с кухней, спальня, да кабинет дяди Миши.
Самое интересное было в кабинете. Там на стене висели ружья - целых три: двустволка, одностволка и маленькое, тоже одноствольное. Дядя Миша сказал, что это у него дробовик на птиц, винтовка на зверей и монтекристо - мелких птичек стрелять.
Вместе с ружьями висела большая кожаная сумка с сеткой - ягдташ.
Кресло у письменного стола было из широкого лосиного рога, по углам комнаты стояли пни.
На длинной - через всю стену - полке лежали разные птичьи и осиные гнёзда, стояли чучела разных птиц и зверьков.
Всюду на стенах были прибиты всякие корявые сучья и сучочки. С первого взгляда кажется, что это простые сучья, а посмотришь подольше, оказывается, каждый из них на что-нибудь очень смахивает: один на копыто, другой на птичью ногу, третий на летящую птицу, а четвёртый просто на рогатого человечка.
- Почему это такие сучки? - спросил Сашка. - Это у тебя тоже жихарки?
- Нет, паря, - сказал дядя Миша. - Какие жихарки! Простые сучья. Другие из глины всякие фигурки лепят, а я не умею. А в сучочках мне часто разные фигурки видятся.
- Дивья всякого собрано у Михаилы Михайлыча, - сказала тётя Киля. - Он всё из лесу тащит, всё тащит. Где чего с ним в лесу приключится, он с того места, уж так и знай, пенёк то ли хворостину какую принесёт. А мне вот сметай со всего с этого пыль.
- Можно я буду убирать у дяди Миши в кабинете? - попросила Маша.
- Что же, убирай, коли самой охота.
А Сашка сказал:
- А я буду собирать всякие корявики, как дядя Миша.
- Дрробь и порох! - загремел дядя Миша. - Замечательно придумал! Отец твой говорил: сто радостей тут узнаете. Вот радости и собирай на память. Приедешь в город, всё по таким памяткам вспомнишь. Родителям и расскажешь.
- И я буду, - сказала Маша.
- И ты, Машенька, конечно, и ты.
Дядя Миша хлопнул себя вдруг по лбу:
- Да ведь вот что: я вам этот ягдташ подарю. В него и складывайте оба свои радости. Полную сумку собирайте. - И он снял с гвоздя кожаный ягдташ с сеткой. - Нате! Всё равно я его не ношу.
Сашка и Маша бросились целовать дядю Мишу, потом потащили ягдташ в свою комнату и повесили на гвоздь.
Когда они вернулись в кабинет, дядя Миша снимал с полки чучело белой куропатки. Он выломал у неё из крыла одно большое белоснежное перо.
- Помните, как лесом мчались на Альке? Как белых куропаток из-под снега подняли? Хорошо ведь было?
- Ах, как волшебно! - вскрикнула Маша. - Искорки, искорки - зелёные, красные, золотые!
- Вот, - сказал дядя Миша. - Теперь год пройдёт, десять лет пройдёт, а как на это перышко взглянете, так сразу и вспомните: снег, лес, Алька в упряжке, я на облучке. Так ведь?
- Так, так! - закричали Сашка и Маша.
- Ну и положите себе в сумку. А потом - живо одеваться! Покажу вам Зелёный Дол на ладошке.
Через пять минут дети, закутанные тётей Килей, как кульки, вышли с дядей Мишей на двор.
3. Зелёный Дол на ладошке
Как чудесно, как чудесно на дворе!
Сашка жмурится от солнца, дышит лёгкой лесной свежестью.
- Зин-зи-вер! Зин-зи-вер! - весело звенит с берёзы жёлтенькая синица.
У бурой навозной кучи ходят две чёрные желтоносые птицы. Какие они нарядные, блестящие - с переливами! Одна взлетела на самую макушку берёзы, где прибит высокий деревянный домик, отряхнулась, почистила носом перышки. И вдруг запела - сперва тихо, потом громче, заливисто.
- Здравствуй, скворушка! - кричит Маша.
А с крыши крыльца свисают блестящие ледяные сосульки - толщиной в голую Сашкину руку.
Дядя Миша несёт откуда-то два белых ведра, подставляет их под сосульки.
- Вон как солнышко-то принялось!
С сосулек то и дело слетают длинные капли, падают прямо в вёдра, звонко ударяют в железные донья: бенц, бенц, бенц!
Дядя Миша показывает на избу побольше, говорит:
- Это канцелярия лесничества.
Показывает на избушку:
- А там сторож живёт. Ну, идёмте сперва к Альке. Только осторожно, не бегите вперёд: тут Шайтан.
От конюшни к канцелярии протянута проволока, у конюшни собачья будка. Из неё вылезает, гремя цепью, большой чёрный с коричневым пёс. Опустил голову и подходит, молча скаля зубы. За ним тянется цепь, подвешенная на кольце к проволоке.
- Нельзя, Шайтан, нельзя! - говорит дядя Миша. - Это свои, знакомься. Выжлец, гончий пёс. Да злющий такой, кроме меня, никого знать не хочет.
Пёс даже хвостом не помахал хозяину, остановился только.
Вошли в конюшню.
Ручной лось стоял в простом лошадином стойле. Он ласково положил свою длинную горбоносую голову на плечо дяде Мише, дал ему почесать за ухом.
- Алька-то добряк, - сказал дядя Миша. - Хотите покормить его? Вот его еда.
В углу конюшни была навалена целая куча каких-то веток и прутиков. Маша принялась кормить лося. Сашка тоже взял прутик и подумал: «Наверно, сладкие».
Сгрыз кусочек коры с прутика, но сейчас же сморщился и выплюнул: кора была прегорькая!
- Что? Не нравится? - улыбнулся дядя Миша. - А вот лосям да зайцам первое угощение. Осина это. Ну идёмте, теперь полезем в небо.
Он вышел из конюшни и повёл детей к вышке.
Немножко страшно было подниматься со ступеньки на ступеньку по крутой деревянной лесенке без перил. Но лесенка была не такая уж большая. Дядя Миша поднимался последним и, когда Сашка и Маша вылезли на площадку, сказал:
- Стоп! Станция Вальдшнепинская! Вот смотрите: мы уже немножко над вершинами деревьев и видим то, что видит лесной кулик вальдшнеп, когда он несётся весенним вечером над лесом. С такой высоты эти долгоносики высматривают себе между кочками подружек.
Сашка удивился: отсюда лес оказался совсем не таким густым, как это казалось с земли. Деревья стояли не сплошь, а вразбивку. За небольшой их кучкой открылась поляна. На ней среди белого снега, коричневых кочек и зелёных ёлочек блестел ручей.
- Кто это, кто это? Пеструшка? - вскрикнула Маша. - Вот там, на поляне.
И правда, среди кочек убегала какая-то пёстрая зверюшка.
- Не узнала? - рассмеялся дядя Миша. - Да ведь это заяц.
- Ну да - заяц! - не поверил Сашка. - Зайцы пёстрые не бывают. И такие маленькие.
- Не такой уж маленький: ведь мы высоко. А пёстрый потому, что линяет сейчас. Это беляк. Он скоро совсем серый будет.
Зверюшка повернулась боком, стало видно, как она на бегу падает передом, подкидывает задом, - тут и Сашка признал в ней зайца.
За поляной лес стоял стеной, и, указывая на него, дядя Миша сказал:
- Вот до этого леса считается у нас сад, хоть и без забора. Тут где хотите можете бегать, не спрашиваясь.
- А дальше опасно? - спросил Сашка.
- Ну, какие там опасности, опасного там ничего нет. Просто тут, в саду, вас всегда можно с крыльца позвать, а дальше - настоящий лес, там вас и не докличешься. Да ещё и заблудитесь с непривычки-то.
- Теперь вот здесь смотрите, - сказал дядя Миша, поворачиваясь и широко обводя рукой поля, деревушку среди них. - Это наш колхоз, речка Змейка, она ещё подо льдом. В неё наш ручеёк Робейка впадает - вон как весело бежит. А Змейка впадает вон в то большое озеро. Мы летом как-нибудь поедем туда рыбу ловить.
За деревней и пегими полями было громадное белое пятно, кой-где только на нём поблёскивал лёд.
- Ну, поехали дальше - на станцию Глухариную.
- Почему Глухариная? - спросила Маша, храбро поднимаясь со ступеньки на ступеньку.
- Глухарь-то, правда, птица наземная, - говорил дядя Миша, шагая вслед за детьми. - Обыкновенно в полдерева летает. Но бывает взлетит на такую высоту - еле-еле дробью с земли достанешь - и дует прямиком, куда ему надо. С такой высоты ему уже всё видно - где болото моховое, где осинник.
И правда, со второй площадки раскрылся перед детьми широкий кругозор. За лесом - болото, потом опять лес, вырубка с отдельными, как колья торчащими, прямыми соснами, с кучкой голых деревьев на пригорке.
- На пригорке осинник, - сказал дядя Миша. - Громадные старые деревья, а отсюда кажется - прутики. Осенью туда слетаются чёрные мошники-глухари - щипать в вечерней тишине дрожащий на длинных корешках осиновый лист. На болоте глухари едят клюкву, на вырубках - ягоды шиповника, малинку, бруснику.
- Там за вырубкой и живёт шатун? - спросила Маша.
- Нет, людоедова царства отсюда ещё не видно. Летим на следующую станцию - на Коршунову. Оттуда покажу.
Здорово страшно было влезать на третью лесенку. Сашка не смел оглядываться. Смотрел вверх только и удивлялся, что белые острова облаков, медленно проплывающие в небе, нисколько не стали ближе.
Долез до площадки и совсем оробел: сам стал маленьким, точно птичка, а всё кругом отодвинулось так далеко. И так много пустоты было вокруг.
Маша влезла за Сашкой, прижалась к нему и схватила за руку, Маша дрожала.
- Коршун да ворон высоко парят, - продолжал, ничего не замечая, дядя Миша. - Глаза у них замечательные: каждую зверюшку с такой высоты видят. Заметит где-нибудь дохлятинку ворон, сейчас крылья подберёт - и вниз. А за ним другие вороны и коршуны издали следят. Как увидят, что братишка нырнул, сейчас к нему со всех сторон слетаются. Прямо диву даёшься, как живо все они собираются на падаль. А вон дальний-то лес: это и есть Глушь, царство шатуна. Вон там Ванюшкина изба чуть белеется, видите?
Дальний лес казался совсем чёрным. Детям стало ещё страшней. Они не видели, где белеется Ванюшкина изба, но не просили им показать.
- А за Глушью, - говорил дядя Миша, - виднеется увал - словно бы обрыв береговой. С четвёртой площадки и с другой стороны увидите такой же. Весь Зелёный Дол между такими возвышенностями, оттого так и называется: дол, долина. Тут и в самом деле, верно, долина какой-то древней ледниковой реки, лет, может быть, с миллион, как она высохла. А вот с этой стороны…
- Миша, Миша! - слабо донесся вдруг чей-то голос снизу. - Ты куда их? Голова закру… - конец слова отнесло ветром.
Сашка взглянул вниз и увидел у крыльца плоского длинного домика странно коротенькую фигурку тёти Кили.
- В самом деле! - всполошился дядя Миша. - Я же хотел вас только до второй площадки. Страшно вам?
Дети ничего не ответили. Да и не надо было: стоило только взглянуть на их белые лица и большие глаза, чтобы понять, как им нехорошо. Дядя Миша взглянул и сам чуть не больше их перепугался.
- Ах я ворона! - выругал он себя. - Как же это я… Ну, ничего! Смелей, ребятишки. Сейчас доставлю вас в лучшем виде на землю.
Он задом спустился на две ступеньки ниже площадки, левой рукой взялся за её край, а правой сгрёб сразу и Сашку и Машу и мягко прижал их к своей широкой груди:
- Не больно?
Нет, им нисколько не было больно. Они только немножко поворочались, чтобы устроиться поудобнее, - и им стало совсем спокойно.
Тогда дядя Миша стал осторожно переставлять ноги со ступеньки на ступеньку, свободной рукой придерживаясь за верхние ступеньки.
Хорошо было очутиться опять на земле, где так привычно и совсем не страшно падать, потому что очень-то глубоко и не упадёшь.
Тётя Киля коршуном налетела на дядю Мишу и долго ругала его за детей. Дядя Миша только смущённо разводил руками и бормотал, что он увлёкся, совсем забыл…
Но когда пошли к дому, Сашка слышал, как он тихонько сказал тёте Киле:
- Ничего, Килечка, зато теперь ты можешь быть уверена, что дети не будут лазать одни на вышку и не свернут себе шеи.
«Не очень-то дядя Миша умеет говорить шёпотом своим медвежьим рявкалом!» - подумал Сашка.
Так Сашка и Маша познакомились со своим новым домом и увидели весь Зелёный Дол как на ладошке. Но это было всё равно что посмотреть в книжке картинку незнакомой страны. От этого только ещё больше захочется побывать всюду самим, всё рассмотреть поближе, всё облазать, пощупать своими руками.
И вот побежал день за днём, и каждый день они осматривали все незнакомые уголки сперва у самого дома, во дворе, потом подальше, потом ещё дальше - и всюду натыкались на неожиданности. Иногда это были неприятные неожиданности, но больше радостные, забавные, захватывающие. И сколько они ни делали новых интересных открытий, на следующий день часто на том же месте находили опять что-нибудь новое.
А было это потому, что весна-то ведь тогда не дремала, солнце грело с каждым днём всё теплей, всё дольше задерживалось на небе, снег таял, бежали ручейки, лес и многое множество жихарок просыпалось кругом от зимнего сна, слетались из-за моря перелётные.
Каждое утро, проснувшись, Сашка и Маша спешили как можно скорей встать, умыться, поесть каши с молоком, одеться и бежать на двор.
Дядя Миша мало стал бывать дома: с утра до позднего вечера всё где-то разъезжал по Зелёному Долу. Дети его почти не видели. А тётя Киля тоже была очень занята - дома, по хозяйству, ей некогда было гулять с детьми. Детям разрешалось целыми днями бегать в неогороженном саду, который дядя Миша показал им с первой площадки вышки. Других ребят в лесничестве не было, но Сашка и Маша даже не замечали этого, дружили между собой, как никогда не дружили в городе, и нисколько не скучали. Уж скучать-то им тут совсем было некогда.