Концовка

Шел дождь. Был вечер нехорош,

недобрый, неуклюжий.

Он извивался у калош

сырой гадюкой - лужей.

 

Был ветер въедлив, липок, лжив,

зудел и ныл со злости;

не только в помыслах кружил, -

завинчивался в кости.

 

Небес тяжелая пола

до тротуаров висла.

Такая небываль была,

что всё лишалось смысла.

 

Такая ночь, без слов, без звезд,

такая мразь по коже,

что стало всё это - до слез

на правду непохоже.

 

Такая мраку благодать

без чувств и без созвездий,

что женщина могла отдать

себя в любом подъезде.

 

Отдать без слов, отдать зазря

у первого порога.

Шел дождь. Шла ночь. Была заря

отложена без срока.

 

Был ветер въедлив, скользок мрак,

был вечер непроглядный...

И вот оно случилось так,

неласково, неладно.

 

Он молод был, он баки брил,

он глуп был, как колода,

он был рождения верзил

не нашего приплода.

 

Читатель лист перевернет

и скажет: "Что за враки?

Ну где в тридцать четвертый год

ты встретишь эти баки?"

 

Клянусь тебе, такие есть

с тобой бок о бок, рядом,

что нашу жизнь и нашу честь

крысиным травят ядом.

 

Сырою ночью, смутной тьмой

меж луж и туч таятся.

А ты - воротишься домой,

и фонари двоятся.

 

Двоится жизнь, двоится явь,

и - верь не верь про это -

хотя бы влет, хотя бы вплавь

пробиться до рассвета.

 

Хоть всей премудрости тома

подставь себе под локоть...

А женщина? Она - сама,

Ее - не надо трогать.

 

1934