Гастев

Нынче утром певшее железо

сердце мне изрезало в куски,

оттого и мысли, может, лезут

на стены, на выступы тоски.

 

Нынче город молотами в ухо

мне вогнал распевов костыли,

черных лестниц, сумерек и кухонь

чад передо мною расстелив.

 

Ты в заре торжественной и трезвой,

разогнавшей тленья тень и сон,

хрипом этой песни не побрезгуй,

зарумянь ей серое лицо!

 

Я хочу тебя увидеть, Гастев,

длинным, свежим, звонким и стальным,

чтобы мне - при всех стихов богатстве -

не хотелось верить остальным;

 

Чтоб стеклом прозрачных и спокойных

глаз своих, разрезами в сажень,

ты застиг бы вешний подоконник

(это на девятом этаже);

 

Чтобы ты зарокотал, как желоб

от бранчливых маевых дождей;

чтобы мне не слышать этих жалоб

с улиц, бьющих пылью в каждый день;

 

Чтобы ты сновал не снов основой

у машины в яростном плену;

чтоб ты шел, как в вихре лес сосновый,

землю с небом струнами стянув!..

 

Мы - мещане. Стоит ли стараться

из подвалов наших, из мансард

мукой бесконечных операций

нарезать эпоху на сердца?

 

Может быть, и не было бы пользы,

может, гром прошел бы полосой,

но смотри - весь мир свивает в кольца

немотой железных голосов.

 

И когда я забиваю в зори

этой песни рвущийся забой, -

нет, никто б не мог меня поссорить

с будущим, зовущим за собой!

 

И недаром этот я влачу гам

чугуна и свежий скрежет пил:

он везде к расплывшимся лачугам

наводненьем песен подступил.

 

Я тебя и никогда не видел,

только гул твой слышал на заре,

но я знаю: ты живешь - Овидий

горняков, шахтеров, слесарей!

 

Ты чего ж перед лицом врага стих?

Разве мы безмолвием больны?

Я хочу тебя услышать, Гастев,

больше, чем кого из остальных!

 

1922