Не в силах бабушка помочь,
Царь недоволен, власти правы.
И едет он в метель и ночь
За петербургские заставы.
Еще стучит ему в виски
Гусарский пунш. Шальной мазуркой
Мелькают версты, ямщики
И степь, разостланная буркой...
«Поручик, это вам не бал.
Извольте в цепь с четвертой ротой!» -
И поперхнулся генерал
Глотком наливки и остротой.
От блюдца с косточками слив,
От карт в чаду мутно-зеленом
Он встал, презрительно-учтив,
И застегнул сюртук с поклоном.
Покуда злоба весела
И кружит голову похмелье,
Скорей винтовку из чехла -
Ударить в гулкое ущелье!
Поет свинец. В горах туман.
Но карту бить вошло в привычку,
Как поутру под барабан
Вставать в ряды на перекличку.
Душа, как олово, мутна,
Из Петербурга - ни полслова,
И Варенька Лопухина
Выходит замуж за другого.
Кто знал «погибельный Кавказ»
(А эта песня не для труса!),
Тот не отводит жадных глаз
Со льдов двугорбого Эльбруса.
Как колокольчик под дугой,
И день и ночь в тоске тревожной,
Он только путник почтовой
По офицерской подорожной.
Но дышит жар заветных строк
Все той же волей неуклонной,
И каждый стих его - клинок,
Огнем свободы закаленный.
И не во вражеский завал,
Не в горцев нищие селенья, -
Он стих как пулю бы вогнал
В тех, кто на страже угнетенья!
И не простит он ничего
Холопам власти, черни светской,
За то, что вольный стих его
Отравлен воздухом мертвецкой.
Нет! Будет мстить он, в палачей
Страны своей перчатку кинув,
Пока не поднял - и скорей! -
Стволов какой-нибудь Мартынов.
1928