И тишина густеет . . .

И тишина густеет,

И бродят ломкие тени,

И в комнате чуть-чуть дымно

От трубок - твоей и моей...

И я достаю осторожно

Из ящика со стихами

Бутылку, наверно, рома,

А может быть, коньяку.

И ты говоришь, улыбаясь:

«Ну что же, выпьем, дружище!»

И ты выбиваешь о стол

Матросскую трубку свою.

И ты запеваешь тихо

(А за окошком ветер...)

Чуть грустную и шальную

Любимую песню мою.

Я знаю, ты бред, мой милый,

Ты дым, ты мечта, но все же,

Когда посинеют окна,

Когда тишина звенит,

Ты входишь, и ты садишься

Возле окна на кушетку,

Отчаянно синеглазый,

Решительный и большой.

Ты очень красив, мой милый!

И ты приносишь с собою

Запахи прерий и моря,

Радости и цветов.

И я улыбаюсь, я очень

Рад твоему приходу.

И ты говоришь: «Павлушка,

Дай закурить, браток...»

Ты говоришь иначе,

Ведь ты не умеешь по-русски,

Ведь ты как будто испанец,

А может быть, янки ты...

И это совсем неважно -

Я-то тебя понимаю,

И ты говоришь о буре,

О море и о себе.

И я тебе по секрету

Скажу, до чего мне грустно.

Скажу, до чего мне хочется

Тоже уйти с тобой.

Поверю свои надежды,

Которые не оправдались,

Скажу про длинные ночи,

Про песни, про ветер, про дым.

Мне так хорошо с тобою,

Мой милый, мой синеглазый...

Я все-таки чуть-чуть верю,

Что где-нибудь ты живешь.

Я просто мечтатель, милый,

Я просто бродяга по крови,

И как-нибудь легким маем

Я вслед за тобой уйду.

Неправда! Я просто трусишка,

Который от скуки мечтает.

И жизнь свою я кончу

Госслужащим где-нибудь здесь.

Но только мне очень грустно

Осенними вечерами,

Но только мне очень жутко

От этой густой тишины...

Мой милый, а может, все-таки

Ты где-нибудь проживаешь?

Быть может, я вру,

Быть может,

Я тоже могу уйти?..

Зайди же, я тебя встречу

Улыбкой и рукопожатьем,

И мы с тобою сядем

У стекол, глядящих в ночь.

Из ящика со стихами

Я вытащу осторожно

Бутылку, наверно, рома,

А может быть, коньяку.

 

27 ноября 1934