Курган

Была пора, когда верещатник цветет розовым цветом. Кустики вереска густым ковром устилали песчаную равнину. От низкорослых деревянистых стеблей отходили целые пучки зеленых веточек, покрытых хвоисто-жесткой, упругой листвой и унизанных долго не вянущими цветами. Эти цветы не похожи на все остальные, точно они сделаны из другого вещества; сухие и жесткие на ощупь, их лепестки скорее напоминают чешуйки, чем сочную нежность обыкновенных цветов. Дети тощей равнины, по которой гуляет ветер, они дышали иным воздухом, чем нежная лилия, их корни не сосали тучную почву, которая может вскормить пышную красу садовых роз. И только ярко-розовым цветом вереск похож на другие цветы. Вереск не подвальное растение, не тенелюбивый домосед. Все обширное, цветущее поле дышало благодатной бодростью и здоровой силой.

Розовый покров вереска одел все поле до самого края, за которым начиналась опушка леса. Там, на пологом склоне, высилось несколько древних, полуразрушенных курганов; как ни тщился вереск обступить их у самого подножия, на склоне холма его сплошной покров кое-где был порван, и сквозь разрывы проглядывало каменистое тело горы, высовываясь большими плоскими плитами. Под самым большим курганом покоился древний конунг по имени Атли. Под другими спали непробудным сном его воины, погибшие в большой битве, которая в незапамятные времена кипела на этой равнине. С тех пор протекло столько времени, что за давностью лет могилы перестали вызывать страх и почтение, которые обыкновенно внушает людям смерть. Между курганов пролегла проезжая дорога. И ночной путник не опасался, что в полночь на вершине кургана его взорам предстанет окутанный туманом нездешний житель, с немой тоской смотрящий на далекие звезды.

Но сейчас было ясное, свежее утро; еще не высохшая роса сверкала под горячими солнечными лучами. У подножия царского кургана лежал стрелок и спал; он еще с рассвета был на ногах и, возвращаясь из лесу после охоты, растянулся на вереске и уснул. Чтобы укрыться от солнца, он натянул на глаза шляпу, а вместо подушки положил себе под голову охотничью сумку, из которой торчали наружу длинные заячьи уши и загнутые на концах перья тетеревиного хвоста. Лук и стрелы лежали рядом на земле.

Из леса вышла девушка; в одной руке она несла узелок с завтраком. Ступив на плоские каменные плиты, которые лежали между курганами, она подумала, как удобно на них, должно быть, танцевать, и, не утерпев, решила тут же попробовать. Она положила узелок среди вереска и принялась танцевать в полном одиночестве. Она не подозревала, что за курганом лежит спящий мужчина.

Охотник продолжал спать. Цветущий вереск пламенел под ярко-синим небом. Муравьиный лев выбросил из своей норки кучку земли возле спящего. В рыхлой земле оказался осколок кошачьего золота, он засверкал на солнце таким ярым блеском, что, казалось, от него должны вспыхнуть сухие стебли прошлогодней травы, и тогда всю долину охватит пожар. Над головой охотника, словно плюмаж, торчали тетеревиные перья, переливаясь всеми оттенками сизо-лиловых красок. Открытую половину лица нещадно палило солнце. Но он не открывал глаз, чтобы посмотреть на его сияние.

А девушка все еще продолжала свой танец. Она так лихо плясала, что подняла целую тучу черной торфяной пыли, которая вылетела из каменных трещин. В кустах вереска валялся выдернутый из земли обломок соснового корня, он давно высох и стал от старости серым и блестящим. Девушка схватила его и размахивала им во время танца. От трухлявой коряги во все стороны летели мелкие щепки. Обезумевшие от страха тысяченожки и уховертки, обжившие в ней каждую трещинку, дождем посыпались наземь и тотчас принялись торопливо закапываться среди корней вереска.

Вихрь крутящихся юбок поднял из вереска целую стаю сереньких мотыльков, они вспорхнули, словно сухие листья под порывом осеннего ветра. Снизу их крылышки были серебристо-белого цвета, поэтому зрелище было такое, словно над розовым морем вереска взметнулась белая пена. Порхающие мотыльки повисли в воздухе, и с трепещущих крылышек посыпалась на землю мельчайшая серебристо-белая пыльца, наполняя воздух моросящим, сверкающим на солнце дождиком.

По всему полю среди вереска жили кузнечики; водя задней лапкой по крылышкам, как смычком по струне, они играли звонкие песни. Кузнечики так дружно музицировали, что человеку, идущему по дороге через пустошь, казалось, будто он все время слышит одного и того же кузнечика, который звенел то справа, то слева, то сзади, то спереди. Но плясунье этой музыки было мало, и она, танцуя, сама себе подпевала без слов. Голос у нее был сильный и резкий. Пение разбудило охотника. Он повернулся на бок и, приподнявшись, выглянул из-за кургана и стал глядеть на пляску.

Ему только что приснилось, что убитый заяц выскочил у него из сумки, схватил охотничьи стрелы и метился в него его же собственной стрелой. Еще смутно соображая со сна, с тяжелой головой, которую напекло солнцем, он заспанными глазами смотрел на плясунью.

Это была рослая и плотная девушка, ее лицо не блистало красотой, движения не отличались легкостью, и в пении она то и дело сбивалась с такта. Лицо у нее было щекастое, толстогубое, а нос пуговкой. Она была румяна, черноволоса и пышнотела, в движениях ее чувствовалась размашистая сила. Одета она была бедно, но зато броско. Полосатая юбка была украшена красной каймой, а корсаж расшит по швам пестрыми шнурочками из шерстяной пряжи. Других девушек сравнивают с розами и лилиями, эта была похожа на вереск - такая же сильная, здоровая и яркая.

Охотник залюбовался девушкой, глядя, как она пляшет среди розовеющего поля под звон кузнечиков и порханье мотыльков. Он так загляделся, что нечаянно громко засмеялся и встал, улыбаясь до ушей. Но тут и она его заметила и застыла как вкопанная.

- Наверно, ты принял меня за дурочку, - были первые слова, которые она смогла вымолвить. В то же время она уже обдумывала, как сделать, чтобы он не стал болтать про то, что увидел. Ей совсем не хотелось, чтобы соседи потом обсуждали, как она плясала, размахивая сосновой корягой.

Он не был разговорчивым человеком. И сейчас не вымолвил ни звука. Он так смутился, что ничего не придумал лучшего, как только броситься наутек, хотя с удовольствием бы остался. Он торопливо нахлобучил шляпу, закинул за плечи переметную сумку и опрометью бросился по вересковому полю, не разбирая дороги.

Девушка схватила узелок с припасами и кинулась следом. Охотник был малорослым и довольно неповоротливым, да и силой, очевидно, не мог похвастаться. Она быстро догнала его и сбила с головы шляпу, чтобы заставить остановиться. Этого-то ему и самому хотелось, но он от смущения так растерялся, что побежал от нее еще быстрее. Она опять погналась за ним и дернула за его сумку. Он поневоле остановился, чтобы защитить свое имущество. Тут уж она вцепилась в него и принялась волтузить изо всей силы. Завязалась борьба, и девушка сбила его с ног.

«Теперь уж он никому не расскажет!» - подумала она с радостью.

Но в тот же миг ей пришлось не на шутку перепугаться, потому что поверженный противник побледнел как мел и закатил глаза. Однако виновато было не падение. Просто он слишком переволновался. До сих пор этому жителю лесного захолустья еще ни разу не доводилось переживать такие противоречивые чувства. Встреча с девушкой вызвала у него радость, и злость, и смущение, и даже гордость за то, что она такая сильная. От всего этого у него голова пошла кругом.

Сильная и рослая девица обхватила его за плечи и приподняла от земли. Сорвав пучок вереска, она стала хлестать его по щекам этим веником, и постепенно кровь снова прилила у него к лицу. Когда его маленькие глазки вновь открылись на белый свет, они так и просияли от удовольствия при виде девушки. Молча он взял руку, которая его обнимала, и легонько ее погладил.

С ранних лет ему на долю выпал голод и тяжкий труд. Он вырос тощеньким, изжелта-бледным, костлявым и худосочным человечком. Девушка умилилась его робости, потому что по виду ему можно было дать лет тридцать. Она догадалась, что он, наверно, живет в лесу совсем одиноко, иначе он не казался бы таким неухоженным, и одежонка на нем не была бы такой задрипанной. Знать, не было никого, кто бы за ним присмотрел: ни матери, ни сестры, ни невесты.

* * *

Вдали от человеческих селений всюду простирался великий, милосердный лес. Всем, кто нуждался в его защите, он давал приют, укрывая под своей сенью. Высокие стволы, словно стража, обступали медвежью берлогу, а в сумраке густого кустарника прятались гнезда мелких пташек, в которых они высиживали свои яички.

В те времена, когда еще не перевелось рабство, многие невольники убегали в лес под защиту его зеленых стен. Лес становился для них большой тюрьмой, которую они не решались покинуть. И лес держал своих пленников в строгости. Туповатых он заставлял шевелить мозгами, а развращенных рабством приучал к честности и порядку. Выжить могли только трудолюбивые, к другим лес был немилостив.

Охотник и девушка, встретившиеся среди верескового поля, тоже были потомками лесных затворников. Иногда они наведывались в обжитую долину к людским селениям, потому что им уже не приходилось бояться, что их обратят в рабство, из которого вырвались их отцы, но чаще всего их пути пролегали в лесной чаще. Охотника звали Тённе. Главным его ремеслом было корчевание леса, но он умел делать и многое другое. Он собирал свежий валежник, гнал деготь, сушил трут и занимался охотой. Плясунью звали Юфрид. Ее отец был угольщиком. Сама она вязала веники, собирала можжевеловые ягоды и варила пиво из душистого багульника. Оба они были очень бедные люди.

Прежде они никогда не встречались в бескрайнем лесу, а теперь вдруг все лесные тропинки переплелись в густую сеть, на которой, куда бы ты ни пошел, невозможно было разминуться. Действительно, с этого дня они то и дело попадались друг другу навстречу.

Тённе однажды пережил большое горе. Долгое время он жил со своей матерью в жалкой хижине, сплетенной из прутьев, и, когда вырос, решил построить ей теплый бревенчатый дом. Все свободное время он вместо отдыха проводил на лесосеке, валил деревья и рубил их на бревна нужного размера. Заготовленный лес он складывал в темных ущельях, прикрывая сверху мохом и хворостом. Матери он не хотел об этом говорить, пока не приготовит все нужное для постройки дома. Но мать умерла, так и не узнав про его замыслы, он даже не успел показать ей накопленные запасы. Тённе трудился не менее, чем Давид, царь Иудейский, собиравший сокровища для Божьего храма, поэтому горе его не знало границ. У него пропало всякое желание строить дом. Для него достаточно было и старого шалаша, хотя это жилье было немногим лучше звериной берлоги.

Но если прежде он был нелюдим и всех сторонился, то с недавних пор стал искать общества Юфрид, а это, конечно же, означало, что он мечтает, чтобы она его полюбила и стала его невестой. Юфрид со дня на день ожидала, что он заговорит об этом с ее отцом или с ней самой. Но Тённе никак не решался. В нем сильны были следы рабского происхождения. Все мысли двигались в его голове медленно, как солнце по небосклону. А сложить из этих мыслей связную речь для него было труднее, чем для кузнеца выковать запястье из сыпучего песка.

В один прекрасный день Тённе привел Юфрид в одно из ущелий, где у него хранились бревна. Разбросав хворост и мох, он показал ей свои запасы.

- Это я готовил для покойницы матушки, - сказал он, выжидательно поглядел на Юфрид и в объяснение прибавил: - Хотел ей избу поставить.

Но девушка вела себя на редкость непонятливо, как будто не могла разгадать мысли холостого парня. Уж коли ей показали матушкины бревна, могла бы и сама сообразить, что к чему, но она упорно не понимала.

Тогда он решил объясниться еще понятней. Спустя несколько дней он начал перетаскивать бревна к старым курганам, на то место, где впервые увидел Юфрид. Она, как обычно, появилась на дороге; поравнявшись с ним, увидала, что он работает, но прошла мимо, ничего не сказав. С тех пор, как они подружились, Юфрид частенько подсобляла ему, не жалея сил, но тут не захотела, хотя видела, как ему трудно. А Тённе ожидал, что теперь-то она уж сразу поймет, что дом для нее строится.

Юфрид прекрасно все поняла, но ей неохота было выскакивать замуж за такого мужичишку, как Тённе. Ей нужен был муж сильный и здоровый. Она считала, что за таким слабосильным и бесталанным мужем жена всю жизнь будет перебиваться в нужде, но против воли сама к нему тянулась, будто приворожил он ее робостью да скромностью. Ведь как он старался, чтобы матушку порадовать, а ему и тут не повезло - не успел вовремя! Юфрид жалела его до слез. А теперь вон дом затеял строить на том месте, где она перед ним плясала. Сердце-то у него, видать, доброе. Вот это и привлекало ее так, что она думала о нем неотвязно. Но чтобы замуж идти - это уж нет! Замуж за него она ни за что не хотела.

Каждый день приходила Юфрид на верещатник и смотрела, как вырастает сруб - бедноватый, без окон, но весь просвеченный солнцем, которое заглядывало сквозь незаконопаченные щели.

У Тённе работа продвигалась скоро, хоть и не споро. Бревна он клал неотесанные, только кое-как ошкуренные, пол настлал из горбыля, напиленного из молодых лесин. Они лежали неровно и прогибались. Побеги цветущего вереска - а нынче опять цвел вереск, потому что прошел ровно год с того дня, как Тённе лег поспать у подножия кургана, - дерзко просовывали снизу свои ветки и заглядывали сквозь щели в дом, а несметные полчища муравьев проложили в него свою дорогу и сновали взад и вперед, исследуя нескладное сооружение, возведенное человеческими руками.

Куда бы ни направляла Юфрид свои стопы, она все время думала о доме, который для нее строится. Среди верескового поля ей готовят очаг. Юфрид отлично знала, что, если откажется прийти в этот дом хозяйкой, он достанется медведям и лисицам. Она достаточно хорошо знала Тённе и могла заранее сказать: если он увидит, что его работа пропала даром, то никогда не захочет поселиться в этом доме. Бедняжка будет плакать, когда услышит, что она не согласна тут жить. Для него это будет новое горе, не меньшее, чем смерть его матушки. Ну и пускай! Сам виноват, что заранее не спросил ее согласия.

Юфрид считала, что достаточно ясно ему обо всем намекнула тем, что не стала помогать при постройке дома. А вообще-то ей очень хотелось тоже принять участие в этой работе. Стоило Юфрид увидеть в лесу мягкий белый мох, которым конопатят щели, она едва удерживалась, чтобы его не сорвать. Ее так и подмывало вмешаться, когда Тённе принялся складывать печь. Так, как он делал, никуда не годилось, потому что весь дым пойдет обратно в комнату. Однако не все ли равно ей! Пускай себе делает по-своему. На этой печи никто не будет стряпать еду и кипятить воду. Да вот, поди ж ты! Не идет у нее из головы этот дом!

Тённе ревностно трудился, не покладая рук; он был уверен, что Юфрид поймет, в чем дело, когда дом будет готов. Насчет ее мыслей он не задумывался. У него хватало своих плотницких забот, и время летело незаметно.

Однажды под вечер, проходя через верещатник, Юфрид увидела, что в доме навешена дверь, а перед дверью положена каменная плита - крыльцо было готово. Следовательно, дом был достроен. Поняв это, Юфрид разволновалась. Крышу Тённе покрыл дерном с кустиками цветущего вереска; и, глядя на нее, девушке нестерпимо захотелось зайти под розовую кровлю. Самого строителя нигде поблизости не было, и она решилась войти в дом. Ведь этот дом был выстроен для нее. Это был ее дом. И девушку разобрала такая охота, что она не смогла удержаться.

Внутри дом оказался приветливее, чем она ожидала. Пол был посыпан можжевельником. В воздухе витал душистый запах смолы и хвои. Солнечные лучи проникали сквозь щели и трещины, и широкие полосы света протянулись через всю комнату. Девушке показалось, что ее прихода тут ждали: в щели были засунуты зеленые ветки, а посреди кухонной плиты красовалась свежесрубленная елочка. Тённе не стал перетаскивать в дом старый скарб. Здесь не было ничего, кроме новенького стола и скамейки, на которую была наброшена лосиная шкура.

Едва ступив через порог, Юфрид ощутила радостное чувство тепла и уюта. Ей было так хорошо и покойно, что хотелось побыть тут еще, и до того не хотелось уходить, как будто это значило покинуть родной дом, чтобы батрачить на чужбине. Как старательная девушка, Юфрид давно уже готовила себе приданое. Ее искусные руки наткали много нарядных вещей, которые служат для украшения жилища; когда-нибудь они должны были украсить ее собственный дом, где она будет хозяйничать. Мысленно она прикинула, где им может найтись применение в этих стенах. И вот ей ужасно захотелось посмотреть, как они будут выглядеть в этом доме.

Юфрид быстренько сбегала домой, принесла оттуда все, что наткала, и начала развешивать яркие полотнища. Дверь она оставила раскрытой настежь, чтобы вечернее солнце светило ей во время работы. Увлеченная своим занятием, она все делала быстро и решительно, не стесняясь шуметь и напевая старинную богатырскую балладу. Закончив, она осталась довольна. Получалось очень красиво. Затканные розанами и звездами полотнища так и горели по стенам.

Во время работы она не забывала внимательно следить за вересковым полем и курганами; ей почему-то казалось, что Тённе и сейчас, наверно, залег где-нибудь поблизости, чтобы незаметно подсматривать, и втихомолку смеется. Напротив самой двери высился королевский курган, и позади него закатывалось солнце. Юфрид то и дело посматривала на него. Ей все чудилось, будто там кто-то сидит и разглядывает ее.

И в тот миг, когда солнце опустилось совсем низко и последний луч кроваво-красным светом озарил камни на вершине могильника, Юфрид увидела того, кто на нее смотрел. Весь курган преобразился и был уже не курганом, а огромным старым витязем; посреди поля сидел покрытый шрамами седой богатырь и пристально глядел в ее сторону. Солнечные лучи короной венчали его голову, а его красная мантия была так широка, что покрыла все поле. Голова у него была огромна и тяжела, лицо - цвета серого камня. Одежда и доспехи на нем были тоже серые, под цвет камням и лишайнику, и только внимательно приглядевшись, можно было понять, что это не курган, а сидящий богатырь. Он сливался с камнем, как личинка, которая подделывается под сухой древесный сучок. Ты можешь двадцать раз пройти мимо, прежде чем заметишь живое мягкое тельце, которое казалось сухой веточкой.

Теперь Юфрид окончательно убедилась, что перед нею был сам старый король Атли. Стоя на пороге и заслонясь рукой от слепящего солнца, она прямо перед собой видела каменный лик. Из-под нависшего лба на нее смотрели узкие, раскосые глазки, она различала широкий нос и всклокоченную бороду. И этот каменный человек был живым! Он усмехнулся и подмигнул девушке. Страх напал на Юфрид, особенно ее напугали толстые, волосатые ручищи, покрытые буграми каменных мускулов. Чем дольше Юфрид глядела на старого конунга, тем шире он ей улыбался, и наконец приподнял многопудовую руку и помахал девушке. Тут она опрометью бросилась домой.

А Тённе, который, воротясь, увидел в доме нарядные полотнища, затканные звездочками, набрался смелости и послал свата к ее отцу. Тот спросил у дочери, какое будет ее решение, и она согласилась. Юфрид была довольна тем, как повернулось дело, хотя давала согласие не совсем по свободной воле. Не могла же она отказать человеку, после того как сама снесла в его дом свое приданое! Но сперва она все-таки удостоверилась, что старый конунг Атли снова превратился в каменный курган.

Тённе и Юфрид прожили счастливо много лет. Среди соседей о них шла добрая слава.

- Хорошие люди, - говорили о них. - Глянь, как они друг дружке помогают, вместе работают и ни дня не могут прожить врозь!

Тённе с каждым днем становился сильнее, выносливее и не казался уже таким тугодумом. Похоже было, что Юфрид сделала из него настоящего человека. По большей части она заправляла в доме, но и он, когда хотел, умел ее переупрямить, чтобы поставить на своем.

Юфрид по-прежнему любила шутить и смеяться, вокруг нее всегда было весело. Наряды ее становились с годами все пестрее, лицо сделалось красным, как свекла, но мужу она казалась красавицей.

Они были не так уж бедны, как большинство людей этого состояния. Кашу заправляли маслом, не мешали в хлеб кору и мякину, и в кружку всегда могли налить пенистое багульниковое пиво. Стадо коз и овец давало хороший приплод, так что можно было и мясцом себя побаловать.

Однажды Тённе нанялся раскорчевать поле одному крестьянину из долины. Поглядев на то, как весело и дружно они с женой работают, хозяин тоже, как и все, подумал: «Глянь-ка, вот это - добрые люди!»

У этого крестьянина незадолго перед тем умерла жена и оставила ему полугодовалого младенца. И вот он попросил Тённе и Юфрид взять его сыночка к себе на воспитание.

- Ребенок мне очень дорог, - сказал отец. - Поэтому-то я и хочу отдать его вам - вы люди добрые.

Своих детей у Тённе и Юфрид не было, поэтому им в самую пору было взять чужого. Они согласились, не раздумывая, рассчитав, что это сразу сулит им большую выгоду, и вдобавок они на старости лет будут хорошо обеспечены, имея приемного сына.

Однако ребенок у них недолго прожил. Году не прошло, как он уже умер. Многие говорили, что виноваты были приемные родители, потому что пока он к ним не попал, то был на редкость здоровеньким. Никто не думал обвинять Тённе и Юфрид, что они намеренно его уморили; люди считали, что они просто взялись не за свое дело. Им не хватило ума и любви, чтобы ухаживать за ребенком, как следует. Оба привыкли думать и заботиться только о себе, и им недосуг было нянчиться с дитятей. Днем они вместе шли на работу, а ночью желали хорошенько выспаться. Они все воображали, что малыш их объедает, и жадничали, жалея для него молока. Но это вовсе не означает, что они сознательно обижали ребенка. Они-то думали, что нежно о нем заботятся, как настоящие родители, и считали даже напротив, что, взяв приемного сына, навязали себе на шею лишнюю обузу. Когда ребенок умер, они совсем не огорчились.

Обыкновенно женщины обожают возиться с младенцем, это для них радость и счастье, но у Юфрид был такой муж, которому требовалась материнская забота, ей и без ребенка было кого пестовать, поэтому она не скучала о детях. Другие женщины радуются, наблюдая за тем, как не по дням, а по часам растут и набираются ума их детки; Юфрид радовалась, глядя на то, как умнеет и мужает ее Тённе; она любила украшать и прибирать свой дом, радовалась приросту своего стада и с удовольствием трудилась в поле, под которое они вскопали участок целины.

Юфрид пришла на двор к крестьянину и сообщила ему, что его сын умер. Услышав это, он сказал:

- Вот и со мной случилось, как с тем человеком, который стелил себе перину помягче, а как лег, так и провалился на голые доски. Вот и я тоже - берег сыночка, да, видать, перестарался. Хотел, как лучше, а он взял да и помер!

Отец так опечалился, что Юфрид, слыша его слова, сама залилась горючими слезами:

- И за что только Господь попустил, чтобы ты отдал нам своего сына! - сказала она. - Мы слишком бедные люди. Не пожилось ему у нас.

- Я совсем не то хотел сказать, - возразил крестьянин. - Скорей уж мне думается, что вы его забаловали. Однако не хочу никого винить, ибо жизнь и смерть в руке Господа. А теперь я хочу справить по моему сыну такие богатые поминки, как если бы он был взрослым мужчиной. И вас с Тённе я тоже приглашаю на поминальный пир. Так что сами видите - я против вас зла не таю.

Спустя немного Тённе и Юфрид пришли на поминки. Им оказали хороший прием, ни одного худого слова они не услышали. Ходили, правда, разные толки, потому что женщины, которые обмывали тельце, будто бы сказывали, что мертвый ребеночек был таким заморышем, что даже жалко было смотреть. Однако в этом могла быть виновата болезнь. Никто не решался осуждать приемных родителей, которых все знали за хороших людей.

Несколько дней Юфрид много плакала, особенно после того, как наслушалась других женщин, у которых только и разговоров было, как они ночей не спят и день-деньской трудятся, обихаживая своих младенцев. Юфрид обратила внимание, что на поминках женщины все время толковали между собой о детях. Иные в них настолько души не чаяли, что без конца перебирали друг перед дружкой ребяческие игры и словечки. Юфрид бы тоже порассказала о своем муже, да большинство женщин о мужьях и не заговаривали.

И вот поздно вечером воротились Тённе и Юфрид домой с поминок и сразу же легли спать. Но едва они уснули, как послышалось тихое, жалобное хныканье.

«Это - ребенок», - подумали муж и жена, рассердившись спросонья, что он их растревожил. Но тут же так и вскочили, словно ошпаренные. Ребенок-то помер! Кому же тут было хныкать? Очнувшись по-настоящему, они ничего больше не услышали, но едва начинали задремывать, все повторялось сначала - опять слышалось жалобное хныканье. Какие-то маленькие ножки нетвердой походкой взбирались за дверью на каменное крыльцо, маленькая ручка шарила по двери, которая не отворялась, и дитя, повозившись под дверью, брело, шатаясь и плача, вдоль стены, пока не останавливалось напротив того места, где они спали. Когда супруги разговаривали и даже просто сидели молча, они ничего не слышали, но как только ложились спать, сразу же раздавались отчетливые шаги и тихое всхлипывание.

И тут мысль, в которую они раньше не хотели поверить, но которая в последние дни закрадывалась им в душу смутным подозрением, предстала им как неопровержимая истина. Они поняли, что уморили ребенка. С чего бы иначе мертвец стал им являться?

С этой ночи они больше не видали счастья. Они жили в непрестанном страхе перед привидением. Днем они получали некоторую передышку, зато по ночам детский плач и сдавленные всхлипывания так их замучили, что они боялись оставаться одни в доме. Зачастую Юфрид отправлялась на ночь глядя в дальний путь, только чтобы зазвать кого-нибудь в дом, кто бы остался у них ночевать. При посторонних все было тихо, но когда они оставались одни, то всегда слышали ребенка.

Однажды ночью, когда никто не пришел, чтобы составить им компанию, и ребенок никак не давал им уснуть, Юфрид встала наконец с постели и сказала мужу:

- Ты, Тённе, поспи, а я пока посторожу, чтобы он тебе не мешал.

Она вышла на крыльцо, присела на каменной приступке и стала думать, как быть, чтобы добиться покоя, потому что жить так, как теперь, у них уже не осталось никаких сил. Она спрашивала себя, не поможет ли тут исповедь и смиренное покаяние, нельзя ли как-нибудь искупить вину, чтобы избавиться от тяжкого наказания.

И тут она нечаянно подняла взгляд, и ей предстало то же видение, которое однажды уже являлось перед ней на этом месте. Курган превратился в богатыря. Ночь была совсем темная, но Юфрид отчетливо увидела прямо перед собой короля Атли, который пристально на нее смотрел. Она видела его так ясно, что различала даже поросшие мохом запястья у него на руках и перекрещенные ремни от башмаков, туго обтягивавшие его могучие икры.

На этот раз Юфрид не испугалась старика. Он показался ей другом, который, видя ее горе, пришел, чтобы утешить. Он смотрел на нее с сожалением, как будто хотел ободрить. И тут ей подумалось, что вершиной в жизни этого могучего богатыря был день славной битвы, когда несметное множество поверженных врагов полегло от его меча на вересковом поле и кровь текла ручьями. Разве он считал, сколько убил врагов - одним ли больше или меньше? Разве дрогнуло бы его каменное сердце от вздохов сирот, чьих отцов он убил? А смерть одного ребенка легла бы на его совесть не тяжким бременем, а невесомой пушинкой.

И услышала Юфрид тихий голос, и он нашептывал ей древний совет, который холодные камни язычества испокон веков дают человеку:

- Зачем тебе каяться? Боги царят над миром. Норны прядут жизненную нить. Зачем же детям земли сокрушаться о поступках, которые им внушили боги?

Тогда Юфрид воспрянула духом и сказала себе:

- Разве я виновата в смерти ребенка? Судьба зависит от Бога. На все его воля.

И решила Юфрид, что скорее всего избавится от привидения, если не будет поддаваться раскаянию.

Но тут отворилась дверь, и Тённе вышел к ней на крыльцо.

- Юфрид! - сказал он. - Теперь оно уже в комнате. Оно подошло, постучало по краю кровати и разбудило меня. Что же нам делать, Юфрид?

- Да ведь ребенок умер, - сказала Юфрид. - Ты знаешь, что его закопали глубоко в землю. Все это - сны и пустое воображение.

Юфрид говорила жестким и резким тоном, боясь, как бы Тённе, расчувствовавшись, не погубил их обоих.

- Надо как-нибудь положить этому конец, - сказал Тённе.

Юфрид только зловеще рассмеялась:

- Что ты собираешься делать? Бог послал на нас эту напасть. Разве не мог он спасти жизнь этому ребенку, если бы захотел? Он не пожелал его спасти, а теперь наказывает нас за его смерть. Скажи, по какому праву он нас наказывает?

Эти речи подсказывал ей древний каменный богатырь, который мрачной и суровой тенью в молчании сидел на кургане. Казалось, что он внушил ей те слова, которыми она ответствовала мужу.

- Наверно, нам надо сознаться, что это мы плохо заботились о ребенке, и покаянием искупить грех, - сказал Тённе.

- Ни за что я не соглашусь страдать без вины! - воскликнула Юфрид. - Кто желал ребенку смерти? Не я и не ты. Как ты будешь искупать его смерть? Уж не собираешься ли ты бичевать себя и поститься по примеру монахов? По-моему, тебе еще нужны силы для работы!

- Я уже пробовал бичеваться, - сказал Тённе. - Да все без толку.

- Ну вот видишь! - воскликнула Юфрид и опять засмеялась.

- Тут другое требуется, - продолжал Тённе с убежденной настойчивостью. - Нам надо сознаться.

- В чем ты сознаешься перед Богом, когда он и без того все знает? - спросила Юфрид с насмешкой в голосе. - Разве не Бог направляет твои мысли, Тённе? Что же ты ему скажешь?

Сейчас Тённе казался ей глупым и упрямым. Таким она считала его в самом начале знакомства, но потом забыла про эти мысли и полюбила его за сердечную доброту.

- Нужно сознаться перед отцом, Юфрид, и предложить выкуп за убитого.

- Что же ты ему предложишь? - спросила она.

- Дом и коз.

- За единственного сына он, конечно, сполна потребует такой выкуп, как за взрослого мужчину. Нашего добра не хватит, чтобы его выплатить.

- Коли нашего добра не хватит на выкуп, тогда мы сами отдадимся ему в рабство.

При этих словах Юфрид почувствовала, как ею овладело холодное отчаяние, и она всей душой ненавидела в эту минуту своего мужа. Она так ясно представила себе, что ей предстояло потерять свободу, ради которой ее пращуры шли на смерть, свой дом и достаток, почет и счастье.

- Попомни мои слова, Тённе, - сказала она хрипло, голосом, глухим от страдания. - Если ты на это решишься, я ни дня не проживу!

Ни тот, ни другая больше не сказали ни слова и молча просидели на крыльце до рассвета. Ни у одного не нашлось примирительных слов. Они не испытывали друг к другу ничего, кроме страха и презрения. Оба судили друг друга во гневе, и каждый нашел другого злым и упрямым человеком.

С этой ночи Юфрид не могла удержаться от того, чтобы при всяком удобном случае не показывать мужу свое превосходство. В присутствии посторонних она обращалась с ним как с дурачком. А когда приходилось вдвоем работать, то нарочно давала ему почувствовать, насколько она сильнее. Юфрид откровенно боролась с мужем за главенство в семье. Иногда она напускала на себя веселость, чтобы отвлечь его от ненужных мыслей. Тённе не делал попыток, чтобы осуществить свои планы, но Юфрид не верила, что он от них отказался.

Понемногу Тённе все больше превращался в того человека, каким он был до женитьбы. Он похудел, сделался бледным, неразговорчивым и стал туго соображать. С каждым днем Юфрид все больше впадала в отчаяние, чувствуя, как теряет все, чего добилась в жизни. Однако несчастный вид бедного Тённе пробудил в ней уснувшую любовь.

«На что мне все остальное, если Тённе погибнет? - думала Юфрид. - Уж лучше пойти с ним в рабство, чем смотреть, как он чахнет на воле».

Но все-таки Юфрид не могла так сразу подчиниться мужу. Сначала ей пришлось пережить тяжкую борьбу. Но вот однажды она проснулась в непривычно кротком и смиренном настроении. И тогда она решила, что настала пора, когда она сможет выполнить то, что он требовал. Она его разбудила и сказала, что согласна поступить так, как он хочет. «Только, мол, потерпи еще сегодняшний денек, чтобы уж мне проститься с домом перед тем, как все бросить».

Все утро она ходила притихшая. На глаза то и дело наворачивались слезы, как водится перед разлукой. Вереск показался ей сегодня особенно красивым, поле словно нарочно принарядилось для нее ради такого дня. Недавно его прихватило заморозком, цветы завяли, и вся равнина побурела. Но под лучами яркого солнца вереск как будто снова запылал ярко-розовым цветом. Юфрид невольно вспомнила тот день, когда она впервые увидела Тённе.

Ей очень хотелось напоследок повидать старого богатыря, который ведь тоже был причастен к ее счастью, хотя в последнее время она стала его побаиваться. Ей все чудилось, будто он подстерегает ее и хочет схватить. Но теперь-то уж его власть над нею кончилась, думала Юфрид. Она решила быть осторожной и посмотреть, не появится ли он ночью при лунном свете.

В полдень на дороге показались странствующие музыканты. Это навело Юфрид на мысль оставить их у себя, потому что она задумала устроить вечером праздник. Тённе был спешно отправлен с приглашением к ее родителям. Потом младшие дети сбегали в долину звать остальных гостей. Скоро в доме собралось много народу.

И вот пошло веселье. Тённе, как всегда при гостях, держался в сторонке, притулившись в углу, зато Юфрид веселилась напропалую. Она первая пустилась в пляс, громко пела пронзительным голосом, усердно потчевала гостей, подливая им пенистого пива. В горнице было тесно от народа, но музыканты попались старательные, и танцы удались на славу. В помещении стало душно и жарко. Распахнули дверь, и Юфрид внезапно увидела, что на дворе уже ночь и в небе светит месяц. Тогда она вышла на порог и окинула взором все царство лунного света.

На равнину пала густая роса. Все поле вереска побелело от лунных лучей, которые отражались в капельках росы, унизавших каждую веточку. Моховые наросты на валунах и каменных плитах уже обледенели и покрылись изморозью. Юфрид ступила на землю и с удовольствием ощутила под ногой пружинистую податливость мха.

Она прошлась по дороге, ведущей в селение, словно пробуя, каково будет по ней идти. Завтра они с Тённе пойдут рука об руку навстречу страшному позору, хуже которого невозможно себе представить. Ведь чем бы ни кончилась их встреча с крестьянином, который сам будет решать, что у них забрать, а что оставить, одно было известно наверняка: что отныне их доля - позор и бесчестье. Сегодня еще у них есть хороший дом и много друзей, а завтра они всем станут ненавистны и, может быть, лишатся всего достояния, которое заработали тяжким трудом, и станут подлыми рабами. Юфрид сказала себе: «Это день моей смерти».

Сейчас она уже не представляла себе, откуда возьмет в себе силы, чтобы пройти до конца эту дорогу. Ей вдруг почудилось, что она точно окаменела, стала грузным каменным идолом, как король Атли. Она была жива, но чувствовала, что не сможет оторвать от земли налитую тяжестью окаменевшую ногу, чтобы сделать первый шаг на предстоящем пути.

Она обратила свой взор на королевский курган и ясно увидела там сидящего великана. Нынче ночью он нарядился, как для праздника: вместо серого, покрытого мхом каменного одеяния, на нем сияли доспехи из чистого серебра. На голове у него опять была корона, как в их первую встречу, но сейчас она была белой. Белым был блестящий панцирь на его груди и запястья, нестерпимой белизной сверкали рукоять меча и щит. Он молчал, вперив в нее равнодушный взгляд. Непостижимая загадка, которую таят большие каменные изваяния, окутывала его облик. Вглядываясь в темный и могучий образ, Юфрид смутно ощутила, что этот каменный истукан воплотил в себе нечто такое, что есть и в ней, и во всех людях - нечто такое, что было похоронено в давние века, сокрыто под грудой камней, но что до сих пор не умерло. Она разглядела древнего короля в глубинах своего сердца; там он царил, раскинув над бесплодной пустыней свою широкую царскую мантию. И там царили мысли о плясках и нарядах, любовь к роскошеству и наслаждению. Каменный истукан невозмутимо взирал с высокого трона на бедность и нужду, которые влачились своим путем у его подножия, но каменное сердце не ведало жалости. «Так было угодно богам!» - говорил древний богатырь. Он был могуч, как скала; не дрогнув, мог он вынести бремя неискупленной вины. На все у него был один ответ: «Зачем терзаться из-за поступков, внушенных богами?»

Глубокий вздох, похожий на рыдание, вырвался из груди Юфрид. В ней шевельнулась мысль, в которой она сама не отдавала себе отчета, что нужно бороться с каменным великаном, иначе ей не видать счастья. И в то же время она была так слаба и беспомощна.

Каменный великан слился в представлении Юфрид с закоснелым упорством ее нераскаянной души, и она чувствовала, что должна его одолеть, иначе она в конце концов окажется в его власти.

Обернувшись на открытую дверь, за которой сверкали яркими красками подвешенные к потолочным балкам нарядные полотнища, звучала веселая музыка, где было все, что она любила, Юфрид опять подумала, что не сможет согласиться на рабскую долю. Даже ради Тённе она не могла с нею примириться. Увидев в углу его бледное лицо, она со стесненным сердцем спросила себя, достоин ли он того, чтобы всем ради него пожертвовать.

А в это время гости надумали водить хоровод-змейку. Взявшись за руки, они выстроились в длинную цепочку, во главе стал лихой и сильный парень и помчался вперед, увлекая за собой остальных. В открытую дверь они вырвались за порог на освещенное луной, блистающее вересковое поле. Цепочка бурей промчалась мимо Юфрид и, шумно дыша, спотыкаясь на бегу о камни, валясь на вереск, вихрем закружилась вокруг дома, сделав петлю мимо каменного кургана. Последний в цепочке позвал Юфрид и протянул ей руку. Она схватилась и тоже понеслась в пляске.

Это был не танец, а бешеный бег, зато в нем было столько залихватской радости и разгульного веселья, что дух захватывало! Неожиданные повороты становились все отчаяннее, все громче звучали возгласы, все бесшабашней становился хохот. Цепочка кружила между разбросанных по полю курганов, сплетаясь и расплетаясь на бегу. То и дело кто-нибудь отлетал в сторону, споткнувшись при крутом повороте; медлительных волочили за собой передние бегуны; музыканты, стоя на крыльце, так и наяривали, поддавая жару. Некогда было передохнуть, задуматься, остеречься. Танец все убыстрял свой бешеный бег по упругому мху и скользким каменным плитам.

Бегущая в хороводе Юфрид все ясней начинала чувствовать, что хочет остаться свободной, что для нее лучше смерть, чем неволя. Она поняла, что не сможет последовать за Тённе. Ей хотелось сбежать от него, скрыться в лесу и никогда не возвращаться.

Между тем змейка обежала все курганы и оставался только главный, где покоился король Атли. Поняв, что они направляются в его сторону, Юфрид, не спуская глаз, зорко следила за великаном. И вдруг она увидела, что он вытянул руки навстречу мчащейся цепочке. Она дико вскрикнула, но ей ответил громкий хохот. Она хотела остановиться, но сильная рука впереди тащила ее за собой. Она видела, как король пытался схватить каждого, кто подвернется, но бегуны были слишком проворны, и каменные ручищи не успевали дотянуться. Юфрид не понимала, отчего никто его не замечает. И в нее закрался смертный страх. Она поняла, что ее-то он схватит. Много лет он ее подстерегал. Остальных он пугает в шутку. А ее он хочет поймать всерьез.

Настал ее черед пробегать мимо короля Атли. Юфрид увидела, как он встал и пригнулся, изготовясь к прыжку, чтобы не промахнуться, когда будет ее ловить. В последнее отчаянное мгновение она поняла, что ей только надо решиться пойти завтра с Тённе туда, куда обещала, тогда великан не властен будет ее схватить, но не нашла в себе решимости. Она была последней в цепочке, и на крутых поворотах ее с такой силой швыряло и мотало в разные стороны, что она уже не бежала, а бессильно волоклась за передними, еле удерживаясь на ногах, чтобы не упасть. И вот, когда Юфрид пролетала мимо на полном скаку, богатырь оказался проворней, чем она. Могучие руки опустились над ней, каменная длань схватила добычу и потащила, чтобы прижать к серебристому панцирю на груди. Смертный страх сдавил ей дыхание, но до самого последнего мгновения она сознавала, что это случилось с нею за то, что она не смогла победить каменного короля в своем сердце, поэтому Атли получил над нею власть.

Веселье оборвалось, и танец кончился. Юфрид умирала. Во время бешеного бега ее швырнуло на курган, и она разбилась об его камни.